С первой страницы этой книги я уже точно знала, что хочу написать о ней. Даже не столько о книге, сколько об эмоциях и чувствах, которые она поднимала из Марианской впадины на пронизанную солнцем поверхность моей души. Иногда мне казалось, что эта история слишком интимная, чтобы говорить о ней вслух, порой - хотелось кричать в голос, но посвящать в неё лучше шёпотом.
Сначала фыркала от удовольствия, захлёбывалась, взбивала слова руками, а потом… Нет, не утонула, но растворилась. И было непонятно - то ли я в тексте, то ли текст во мне. Стало тесно и тепло, как в материнской утробе, и одновременно свежо, словно вот-вот ты должен появиться на свет и сделать свой первый глоток воздуха. Никто из нас не сохранил этих воспоминаний, но именно такое сравнение родилось в голове от нахлынувших ощущений.
Понимание того, что это точно “моё” пришло со строчкой “сосна штопает веткой небо”, затем оно устроилось поудобнее за чашечкой чая, в которую вместо заварки налили густые и плотные запахи сада… А дальше - понеслось! Круговорот, в котором то бушует цунами, то всё безжизненно замирает, скованное штилем. Я не помню, чтобы наедине с книгой я проживала подобное. А что именно сразу и не разберёшь! Смятение наверное. Быстрая смена настроений - на одной странице улыбаешься, а на другой уже охота разрыдаться навзрыд. То охватывает беспричинное абсолютное счастье, то задыхаешься от беспросветности и бессмысленности бытия. И объяснить причины подобного сумбура сложно даже самой себе. Может потому, что такие простые и одновременно сложные вещи, от которых вздрагивает сердце и кружится голова, написаны столь простым и искусным языком? Может потому, что каждый сможет узнать в этой истории обрывки собственной, прочесть в её строках личные размышления и найти в мелькающих лицах своё лицо?
Летела в Грецию, а попала в какой-то безымянный мир, который, если присмотреться, всё время скрывался во мне самой. Сбивали с мыслей гудящие вокруг меня в приподнятом настроении немецкие господа. А я отрывалась от книги и чувствовала себя старухой, которая смотрит на них как на подростков и то ли завидует им, то ли сочувствует. И глубокое убеждение поселилось во мне в тот момент, что вижу и знаю гораздо больше, чем все оставшиеся на земле люди. И чувство это одновременно и горькое, и приторно сладкое. И не знаешь, то ли бальзам это, то ли яд, хочешь ли ты его выплюнуть или смаковать всю жизнь. Только оно, вне зависимости от моего желания, медленно таяло во рту словно конфета, становясь все меньше и меньше, пока вовсе не исчезло, оставляя лишь шоколадное послевкусие. Прошло пять минут - и его уже нет.
Тонкой лозой вьётся сюжет, щедро украшенный гроздями метафор. Осталось лишь собрать урожай, который возродится спустя время в рубиновом вине нотками крапивы, зеленого перца и дымкá. Сначала содержание предстаёт летней историей первой любви. Дунешь на неё - и разлетаются в разные стороны воздушные зонтики-парашюты. И вот только ты настроился на лёгкое повествование, как внезапно оно разрастается в громаду жизненных трагедий и затягивает тебя словно трясина. А ты вместо того, чтобы пытаться выбраться из неё, с любопытством наблюдаешь, как увязаешь всё глубже и глубже и становится спокойно от её булькающего дыхания. Книга о жизни. Что может быть сложнее жизни, что может быть её проще? В чем её смысл? Возможно в самой жизни? Жить и чувствовать. Или прожить и прочувствовать. Пока у нас есть такая возможность. Идём ведь и не задумываемся, “что жизнь короче юбки”…
Книга о любви. О любви, которая служит связующим звеном для всего в этом мире. Уязвимая и неприступная. Придающая цвета и оттенки нашему монохромному существованию. О любви, которая длиннее жизни и короче смерти.
Книга о смерти. Которая всё время отстает от жизни на шаг, но в итоге всегда настигает. О смерти, которая порождает то самое время. О смерти, благодаря которой мы ценим жизнь. А какая она? “Наверно смерть выглядит очень просто - потолок или окно. Узор на обоях. Лицо, которое видишь последним”. Читаешь эту книгу - и чувствуешь себя необычайно живым, дочитываешь - и ужасно хочется спать. Как после того, как наплачешься вдоволь в подушку, выплеснешь ей всю горечь обиды и тут же сладко упадёшь в объятья Морфея.
За окном уже Германия, берёзы и сосны на скорости сливаются в новые причудливые деревья, приветственно машут лопастями ветряки. А эта история всё ещё живёт во мне семенем, попавшим на благодатную почву, и, вероятно, когда-нибудь проклюнется росток, вымахнет и принесёт свои свежие сочные плоды.